Интервью с директором Музея архитектуры Давидом Саркисяном
В ближайшее время правительство Москвы представит в Мосгордуму генеральный план развития города до 2025 года, который вызвал неоднозначную реакцию как у специалистов, так и у общественности. О том, что собой представляет данный план, а также о том, как выглядит сегодня Москва и какой она может стать в будущем, корреспонденту РБК daily ЕКАТЕРИНЕ БЕРНОВСКОЙ рассказал директор Музея архитектуры им. Щусева ДАВИД САРКИСЯН.
— Как вы оцениваете архитектурный вид современной Москвы?
— Первый раз я, обычный советский ученый, выехал за границу в последний год советской власти, когда мне было 44 года. Париж произвел на меня такое же впечатление, как на Сахарова в то же самое время Америка, — никакого разочарования и никакого удивления. Совсем не люблю путешествовать, но с тех пор побывал на всех континентах, был даже в Японии и Бразилии. После всего увиденного именно Москва производит грандиозное впечатление. Нигде в мире нет таких широченных улиц, магистралей, идущих прямо в сердце города, нигде. Это результат сталинского плана реконструкции Москвы, который был насильственно наложен на старую Москву. Вообще, Москва — это несколько городов, внедренных друг в друга по принципу лоскутного одеяла. Конечно, она хаотичная, шумная, пестрая, безумная, странная — обаятельная в итоге. Если в целом смотреть. Если же приглядываться, то, к сожалению, обнаруживаешь массу нелепостей и варварство и абсурд.
— Современная Москва стремится подражать кому-то из других городов?
— Нет, Москва ни к какому конкретному городу не стремится, но у нас сейчас непривычно огромное количество денег, а это всех очень сильно развращает, развивает самодурство и плохой вкус. Со времен царей, а точнее Василия Третьего, и до Брежнева общий стиль архитектуры всей страны определялся центральной властью в некотором единстве замысла. Это закончилось на Горбачеве, ему было все равно, архитектура была выронена из рук и попала на откуп к местным князькам. Мы сейчас явно видим, что Кремль, к сожалению, пренебрегает вопросом сохранения архитектурного наследия, а кремлевский вкус перестал быть камертоном для облика всей страны. Что касается соотношения московского стиля с тем, что делается во всех остальных российских городах, то здесь действует также еще один фактор — мощный водораздел между столицей и провинцией, возникший только в советское время. Царская Россия развивалась более или менее равномерно — строительство активно велось во всех губернских городах. В Советском Союзе Москва отделилась и превратилась в государство в государстве. Это было результатом экономии ограниченных сил. Но сейчас, к сожалению, нездоровая концентрация львиной доли финансовых ресурсов только в центре продолжает питать это состояние «совершенно другой страны» в одном городе.
— И часто ли в этом государстве в государстве случаются архитектурные преступления?
— Увы, сплошь да рядом. Мы наблюдаем огромный вал глупостей, ошибок, преступлений и чудачеств и слишком мало комплексных и грамотно продуманных градостроительных решений мирового уровня. Есть, разумеется, и правильные решения. Например, Зарядье после разрушения «России», кажется, подвергнется вменяемой комплексной реконструкции. Но вот то, что случилось на месте разрушенного «Интуриста», — настоящая трагедия с элементами позора. Гостиница «Интурист» была немножечко нелепым событием в начале Тверской, но ее вполне можно было показывать без стыда, как факт истории, как «наш ответ Мису ван дер Роэ». То, что наше время возвело вместо нее, — Ritz-Carlton, вот уж стыд и позор, причем поистине эпохальные! Москва в ключевой точке имеет теперь образец самой пошлой, безвкусной, купеческой и китчевой архитектуры, которую и представить себе было нельзя. Соседний прелестный «Националь» стал маленьким, съежился и превратился в пародию на соседний дом, который его же и пародирует.
— А как же преступления?
— Главная трагедия, которая у нас случилась за последнее время, это так называемая реставрация Царицына. Я бы назвал это следующей вехой нашего пути к полной потере какого-либо уровня культуры. Трагедия в том, что почти никто при этом не завопил, не стал рвать на себе волосы и проклинать эпоху и власти. То, что сделали в Царицыне, нельзя делать никогда. Это была пощечина всем образованным людям, которые еще живут в России. Представьте себе, что взяли и «отреставрировали» подобным способом Парфенон, сделав там бизнес-центр или дом приемов. Аргументация: это же замечательный дом, и в него нужно вернуть жизнь, использовать. Представить себе такое нельзя.
Но Царицыно оскорбить оказалось возможным — комплекс отстроили «чисто в стиле Казакова и Баженова». Напридумывали там интерьеры, понастроили ужасную смесь дорогих материалов и пластика. Вот и получилось еще одно место, которое никому показывать нельзя. В том же году произошла и реставрация дома Пашкова, абсолютно культурная. Вот два примера двух реставраций, а народ не чувствует разницы! Более того, министр культуры настроен совершенно мирно! Он поехал именно в Царицыно, чтобы объявить об окончательном разделе памятников архитектуры между Москвой и Кремлем. Худшего зала представить себе нельзя. Значит, у нас такая культура. Значит, мы окончательно перестали понимать, что такое подлинное, и скоро весь город Москва переродится в подобие торгового центра под Манежной площадью. Повторюсь: и будет Москва как смесь Диснейленда, Лас-Вегаса и турецкого курорта.
— А какие-то новые проекты вам нравятся?
— Сейчас уже выросла новая плеяда архитекторов, имеющих уровень мирового класса. Их пока очень немного. Но в этом году пройдет первая в Москве архитектурная биеннале, и у меня есть идея выступить на ней куратором. На биеннале мы и покажем десятку лучших архитекторов из наших новых больших личностей, покажем, что они существуют.
Из хорошего вот — проект Сити, вполне приличная вещь. В отличие от газпромовской башни, угрожающей Питеру, Сити не портит Москву. Куда больше ее портит, например, отвратительная башня Swissotel, которую я бы точно снес или закрыл оболочкой. Когда-то из Кремля была видна красивейшая и величественная панорама Замоскворечья, но теперь она погибла, попранная омерзительным силуэтом с кастрюлей на крыше. Мода ставить разнородные небоскребы рядом менее травматична, хотя они в ткань города плохо вписываются, но в едином кластере это как-то проходит. Из желания раскидать новые высотки по кольцу по периметру Москвы неизвестно что может получиться, а ведь есть сейчас идея сделать второе кольцо небоскребов. Впрочем, при хорошем вкусе, при тактичном архитекторе, который надзирает за строительным процессом и имеет власть, правильные решения все-таки возможны. Наш главный архитектор Кузьмин — человек очень образованный, но он, к сожалению, все время говорит, что не может ни на что повлиять, что у него нет никакой власти. Это прискорбно.
— А почему?
— Например, вход на Арбат убит непропорционально большим домом, который стоит с левой стороны от «Праги». Я читал интервью Кузьмина, где он говорит: я не знал, что делать, я был против, но его все равно построили. Если главный архитектор города не может запретить такой дом, то, значит, действительно власти у него нет. Вот потихонечку стали строить в Москве иностранцы, и тут же у нас немедленно случился явный перебор, например с Норманом Фостером. Он строит в Москве в шести разных точках. То, что он предлагает в Зарядье, еще среднеарифметически прилично, хотя я только что узнал о том, что фасады там собираются переделать и сделают их в стиле Большого Кремлевского дворца Баженова. То есть хотят построить рядом с Кремлем то, что должно было бы заменить Кремль. Может, это хорошо, а может, и плохо — надо еще думать и думать. А вот в Питере Фостер — соучастник «архитектурного преступления»: он собирается сломать замечательное здание Фрунзенского универмага, которое стоит на Обводном канале. Это один из немногих примеров питерского конструктивизма, причем очень благородного, идеальных пропорций, отлично вписавшегося в старый Питер и не портящего его. Этот дом сломать ради рядового бизнес-центра Фостер просто не имеет права. Он должен был бы первым выступить против. Но звезды деньги любят больше тех городов, куда их приглашают на гастроли.
— А генеральный план застройки Москвы до 2025 года?
— Этот генплан — результат большой работы. Но в момент своего рождения этот план уже встречался с критикой своих количественных параметров. Я почему-то не думаю, что планом этим действительно руководствуются, что он сильно определяет что-то сейчас. Как главный архитектор у нас, как выяснилось, ничего не может запретить, так и на генплан, боюсь, никто оглядываться не станет… Так что Москва как развивалась, так и будет развиваться хаотично. Чего бы от этого плана хотелось? Чтобы он учитывал создание новых градостроительных ансамблей. Этого я не увидел. Хотелось бы, чтобы были парки, чтобы привокзальные площади не застраивались. У нас есть тенденция к сильному уплотнению. Давление населения на город только увеличивается. Конечно, без генплана всегда хуже, чем с генпланом. И тем не менее в нынешнем совсем не видны градостроительные красоты. В городе должны быть пространственные паузы, цезуры. Их нет. Мы все застроили.
Давид Саркисян родился в 1947 году в Ереване. Учился в МГУ им. Ломоносова на специальности «физиология человека», автор лекарства амиридин, применяющегося при лечении болезни Альцгеймера. Ушел в кино. Давид Саркисян — автор сценариев и режиссер 20 фильмов. Он был помощником режиссера в фильме Рустама Хамдамова Anna Karamazoff с участием Жанны Моро. В начале 90-х сотрудничал с парижской газетой «Русская мысль» в качестве кинокритика. Давид Сарксиян — владелец коллекции живописи и графики, один из создателей галереи «Дом Нащокина». С 1 января 2000 года директор Музея архитектуры.
